Алтай славен лесами, а леса – грибами. Заявляю так не как знаток оных, а как поклонник тихой охоты. Если где-то сезон грибной охоты начинается осенью, то у нас, на благословенном Алтае, грибы можно брать уже весной. Шампиньон обыкновенный, как и все грибы, отзывчив на тепло и влагу. В предгорьях при дружной и мочливой весне  его высыпки можно найти уже в мае.
Гриб этот небросок, и по какой-то причине тяготеет к остаткам человеческого жилья, вблизи которых его частенько можно и обнаружить. Сами высыпки шампиньонов появляются неожиданно и в самых непредсказуемых местах: их встречаешь и на голых, щебнистых увалах сопок, и в тенистых, крутосклонных логах, поросших густой непролазной травой. И вот, среди духмяных зарослей конопли, лебеды, наткнёшься на нежданную полянку, на которой поселился грибной клан. Надо внимательно обыскать округу в поисках беглецов, среди которых могут быть как семейства, так и одиночки-гордецы. На вид шампиньон неказист, но привлекателен, особенно своей юной свежестью. Примечателен он и насыщенным, сытным грибным ароматом.
Стоп! Не будем забираться в кулинарные дебри, а скорей вернемся в предгорья Алтая. Ближе к осени обычны здесь степные грузди, валуи и вешенки. Неброские эти грибы под стать окружающим пейзажам.
Более весёлые, яркие грибы живут подальше – в сосновых борах, пихтачах,  ельниках  и смешанных лесах среднегорья.
Как-то довелось мне бродить у дельты речки Тополёвки. Я брёл по смешанному лесу, за спиной пряталась громада Курчумского хребта. Летний лес был красив, но красоты его я не замечал. Не зная тропы, я умудрился непонятным образом забрести в сплошной кочкарник. Кочки были невысокими – по колено, но частыми и хилыми. Этакие столбики, меж которыми хлюпала невидимая из-за травы вода. Идти, переступая с кочки на кочку, было невозможно – ноги постоянно оскальзывались и, после нескольких неудачных попыток, пришлось идти подобно журавлю, высоко поднимая ноги. Непривычный стиль требовал неусыпного внимания и приличных усилий. Вдобавок сильно мешала высокая трава, и я быстро вымотался. Кое-как добравшись до сухой гривки, я решил отдохнуть. Во рту пересохло, и хоть всюду была вода, пить из мочажин я не решался. В траве алели редкие ягоды костяники. Живительный сок был восхитительного пресноватого вкуса с еле ощутимым налётом сладости. Живая ягодная вода словно бальзам, смочила давно пересохшие губы и горло. Наслаждение вкусом оживило интерес, и я с любопытством стал рассматривать траву, деревья: куда всё-таки идти дальше? Не спеша собирая костянику, я обследовал гривку, и тут на глаза мне попался незнакомый гриб. Незнакомец был невысок, плотен, упруг и цветом напоминал синюю побежалость на стали. Блеск шляпки в лучах полуденного солнца отдалённо напоминал переливы на хитиновых доспехах некоторых насекомых. Даже вечное синее небо слегка поблёкло при виде такого великолепия. Восхищённый, я долго любовался тёмно-синей побежалостью шляпки, мягкой, прозрачной зеленью смешанного леса, слегка густеющей к траве. Мне захотелось найти ещё один такой же гриб и к сбору ягод добавились поиски. Я забыл про дальнюю долгую дорогу, желание переполняло меня, и я челноком заходил по гриве. Нежданные подарки сами бросались в глаза и просились в руки. Поскольку их съедобность/несъедобность была для меня тайной за семью печатями, я решил набрать по одному грибочку каждого вида. Кроме мухомора. Ядовито-красный в белую крапинку гриб узнает каждый. Но, наткнувшись на очередной мухомор, шляпка которого была словно облита застывшим желе и переливалась всеми оттенками от светло- до тёмно-медового, я понял, что у знаменитого мухомора тоже есть родственники! В сбор их! Другие грибы тоже были великолепны, они словно драгоценные камни переливались яркими, чистыми красками. Поиски и находки так увлекли меня, что огромные пространства съёжились до размера небольшой песчаной гривки, но по-прежнему беззаботно одаривали путника. На сей раз грибами диковинных цветов. Среди найдёнышей не хватало изумрудных – наверно, им хорошо было прятаться в зеленой траве. Остальная радуга была в наличии – я с трудом удерживал её между пальцев. День угасал медленно. Медленно блёкли чистые, яркие краски, покрываясь лёгкой матовой пеленой. Но, даже потускнев, они не теряли своей девственной потаённой прелести.
К месту я добрался  к вечеру. Филиппыч уже был на своём сторожевом месте, курил у крыльца конторы, по стародавней фронтовой привычке пряча огонек в кулаке.
Филиппыч был удивительным стариком. Он доживал век бобылём, никогда не кичился ветеранством Великой войны, был неназойливо приятен в общении, но всегда мягко гнул свою линию – если таковая была. Родной брат его дослужился до генерала и проживал то ли в первопрестольной, то ли в Подмосковье. Иногда я с наивной простотой допытывался:
- Филиппыч, продавай избушку и к брату! Он, поди, поможет тебе квартирку получить. Как участнику Великой Отечественной. Там врачи, снабжение… Зачем тебе этот медвежий угол?
Он отмалчивался, поглядывая на далёкие склоны горбатого Курчумского хребта или на берёзы, на которые весной частенько присаживались по утрам косачи и без всякой, как мне тогда казалось связи, начинал рассказывать очередную байку из деревенской жизни.
Его-то, как старожила здешних мест, я выбрал в эксперты, ибо научная сила специализировалась на млекопитающих, рыбах и птицах и микологов среди них отродясь не было.
- Показывай, - с лёгкостью согласился Филиппыч.
- Обабок.
- Обабок.
Я удивился.
- Да обабок же!
Я удивился ещё больше. Все грибы, кроме мухоморов, по заключению доморощенного эксперта, оказались обабками. Я, по инерции любознательности и городской дотошности, долго пытал Филиппыча, намереваясь не мытьём, так катаньем нащупать какое-нибудь общепринятое название: сыроежка там, маслёнок, подберёзовик… Филиппыч не сдавался, и в ответ слышалось одно и то же. Категоричное: «Обабок».
- Обабки же! – вскричал вконец осерчавший и  рассердившийся на мою непонятливость эксперт, прутиком откатывая в сторону медовый мухомор.
- Эх, Филиппыч, старый что малый, - решил я немного проучить патриарха. - Заладил, как попугай, одно и то же, - сказал я, глядя на разноцветье грибов, гирляндой разложенных на высоком крыльце.
-Посмотри на  эту разноцветную гирлянду из алтайских лесов! Как можно такие разные грибы одним словом обзывать?! – вскричал я, доведённый до крайней степени каления упрямым дедом. И ткнул указательным пальцем в гирлянду!
Филиппыч улыбнулся легкой, светлой и немного хитроватой улыбкой, так красившей его; от давно выцветших глаз лучиками брызнули мелкие морщинки.
- Обабок – значит, съедобный! – наставительно, словно неразумному дитяти, пояснил мне Филиппыч скрытый смысл диалектизма.
…На память о Филиппыче у меня осталось редкое слово «обабок» и красивая метафора, которую я  и вынес в заголовок.

 Александр Морозов

Легенда эта о красоте неземной, о любви чистой да о злобе лютой....

Некогда был аул на реке Сибинка. Аул был хоть и небольшой, но дружный, часто там устраивались разные ярмарки, состязания, много тоев проводилось да айтысов. Но больше всего аул славился своими красавицами. Со всей округи съезжались сюда девушки, чтобы себя показать да победить в различных конкурсах. Но ни разу девушки из Сибинки не уступали по красоте и рукоделию.

А. самыми прекрасными были пять сестёр: Шалкар, Торткара, Садыр, Коржын и Кара. Они считались не только внешне очень при­влекательными, но и умными, задорными и душой чистыми. А ещё в ауле жила Даяна, такая же красивая, как и все девушки этого аула. Вот только душа ее была черна, и зависть к другим девушкам безгранична, словно сама тьма заняла ее сердце: джигитов, приходивших свататься, грубо гнала со двора, с ребятнёй не играла и никогда не считала нуж­ным помочь, даже родной матери.

Прославляли девушки аул с каждым днём, и всё ярче разгорался огонь славы. Не могла не дойти и до Хана Абылая весть о красавицах. И собрался Абылай навестить Сибинку интереса ради. Собрал он сво­их друзей-батыров и отправился в путь. Конечно, и до Сибинки до­шли слухи, что сам Хан решил посетить их скромную обитель. Весь аул дружно взялся за приготовления к приезду гостей, только Даяна, узнав о приезде Абылая, закрылась в своей юрте и никого не пускала.

Жители аула приготовили пышное празднество в честь приезда знатных батыров. Столы ломились от разных яств: и баурсаки, и казн, и бесбармак, и многое другое.

Той оказался знатным, и все приезжие воины - да зачем лукавить, и сам Абылай! - были очарованы здешними красавицами. Вот только, казалось, Даяну никто не замечал ни во время тоя, ни во время айтыса (к слову сказать, Даяна умело играла на домбре), и даже во время тан­цев ни один батыр не пригласил её на танец. Девушку обуревала лю­тая ненависть и безудержная ярость к девушкам, а особенно к Шал­кар, ведь ей оказывал знаки внимания сам Хан.

Ушла Даяна с праздника, никому ни слова не сказав. Злоба, ярость и ненависть полностью захватили ее. Не разбирая дороги, бе­жала Даяна целую ночь, ничего не видя и не слыша. Черным-черно было вокруг, но ещё чернее было на сердце у Даяны. Словно ледяной ветер бушевал внутри неё. Бежала она, шепча проклятия, и вдруг по­чувствовала, что отрывается от земли и летит, вращаясь вокруг себя. Превратилась Даяна в страшный смерч и полетела по белу свету, набираясь силы от людской злобы и несправедливости.

В это время в ауле закончился той, а хан и четверо лучших его воинов решили жениться на красавицах сёстрах. И на следующий день началась подготовка к свадьбе. Женихи отправились домой за калымом, но вот сердце их было не на месте. Не хотели джигиты оставлять своих невест, да что поделать. Чувствовали батыры, что красавицам беда грозит. Скоро пустились они в обратный путь, но до­рогу им преградила страшная буря...

Тем временем в ауле бушевал смерч. Ветер свистел так, что закладывало уши; небо заволокло самыми черными тучами; песок, словно стена, поднялся до неба и стал засыпать аул. А потом началась гроза, и молния раз за разом ударяла по юртам. Не могли батыры про­биться к своим любимым. Взмолились джигиты, чтобы оставил смерч жизнь девушкам. Впервые воины настолько верили в бога, и впервые молились настолько неистово, что немели губы. Аллах услышал мо­литвы любяших, но уже не мог дать пяти красавицам жизнь челове­ка...

Когда под утро смерч внезапно утих, от аула не осталось и следа. Красовались лишь на том месте пять озер, что поражали глаз своей красотой, чистотой и глубиной. А вокруг поднялись гранитные скалы, будто защищая озёра от всех напастей.

Джигиты не смогли найти достойных претенденток в жены, не смогли забыть своих красавиц, поэтому жизнь свою посвятили служе­нию народу. Абылай-хан вернулся к тем озерам и построил на сред­нем озере Шалкар Аблайкит - монастырь Аблая. В память о своей любви.

Арина Басова

Алтай славен лесами, а леса – грибами. Заявляю так не как знаток оных, а как поклонник тихой охоты. Если где-то сезон грибной охоты начинается осенью, то у нас, на благословенном Алтае, грибы можно брать уже весной. Шампиньон обыкновенный, как и все грибы, отзывчив на тепло и влагу. В предгорьях при дружной и мочливой весне  его высыпки можно найти уже в мае.
Гриб этот небросок, и по какой-то причине тяготеет к остаткам человеческого жилья, вблизи которых его частенько можно и обнаружить. Сами высыпки шампиньонов появляются неожиданно и в самых непредсказуемых местах: их встречаешь и на голых, щебнистых увалах сопок, и в тенистых, крутосклонных логах, поросших густой непролазной травой. И вот, среди духмяных зарослей конопли, лебеды, наткнёшься на нежданную полянку, на которой поселился грибной клан. Надо внимательно обыскать округу в поисках беглецов, среди которых могут быть как семейства, так и одиночки-гордецы. На вид шампиньон неказист, но привлекателен, особенно своей юной свежестью. Примечателен он и насыщенным, сытным грибным ароматом.
Стоп! Не будем забираться в кулинарные дебри, а скорей вернемся в предгорья Алтая. Ближе к осени обычны здесь степные грузди, валуи и вешенки. Неброские эти грибы под стать окружающим пейзажам.
Более весёлые, яркие грибы живут подальше – в сосновых борах, пихтачах,  ельниках  и смешанных лесах среднегорья.
Как-то довелось мне бродить у дельты речки Тополёвки. Я брёл по смешанному лесу, за спиной пряталась громада Курчумского хребта. Летний лес был красив, но красоты его я не замечал. Не зная тропы, я умудрился непонятным образом забрести в сплошной кочкарник. Кочки были невысокими – по колено, но частыми и хилыми. Этакие столбики, меж которыми хлюпала невидимая из-за травы вода. Идти, переступая с кочки на кочку, было невозможно – ноги постоянно оскальзывались и, после нескольких неудачных попыток, пришлось идти подобно журавлю, высоко поднимая ноги. Непривычный стиль требовал неусыпного внимания и приличных усилий. Вдобавок сильно мешала высокая трава, и я быстро вымотался. Кое-как добравшись до сухой гривки, я решил отдохнуть. Во рту пересохло, и хоть всюду была вода, пить из мочажин я не решался. В траве алели редкие ягоды костяники. Живительный сок был восхитительного пресноватого вкуса с еле ощутимым налётом сладости. Живая ягодная вода словно бальзам, смочила давно пересохшие губы и горло. Наслаждение вкусом оживило интерес, и я с любопытством стал рассматривать траву, деревья: куда всё-таки идти дальше? Не спеша собирая костянику, я обследовал гривку, и тут на глаза мне попался незнакомый гриб. Незнакомец был невысок, плотен, упруг и цветом напоминал синюю побежалость на стали. Блеск шляпки в лучах полуденного солнца отдалённо напоминал переливы на хитиновых доспехах некоторых насекомых. Даже вечное синее небо слегка поблёкло при виде такого великолепия. Восхищённый, я долго любовался тёмно-синей побежалостью шляпки, мягкой, прозрачной зеленью смешанного леса, слегка густеющей к траве. Мне захотелось найти ещё один такой же гриб и к сбору ягод добавились поиски. Я забыл про дальнюю долгую дорогу, желание переполняло меня, и я челноком заходил по гриве. Нежданные подарки сами бросались в глаза и просились в руки. Поскольку их съедобность/несъедобность была для меня тайной за семью печатями, я решил набрать по одному грибочку каждого вида. Кроме мухомора. Ядовито-красный в белую крапинку гриб узнает каждый. Но, наткнувшись на очередной мухомор, шляпка которого была словно облита застывшим желе и переливалась всеми оттенками от светло- до тёмно-медового, я понял, что у знаменитого мухомора тоже есть родственники! В сбор их! Другие грибы тоже были великолепны, они словно драгоценные камни переливались яркими, чистыми красками. Поиски и находки так увлекли меня, что огромные пространства съёжились до размера небольшой песчаной гривки, но по-прежнему беззаботно одаривали путника. На сей раз грибами диковинных цветов. Среди найдёнышей не хватало изумрудных – наверно, им хорошо было прятаться в зеленой траве. Остальная радуга была в наличии – я с трудом удерживал её между пальцев. День угасал медленно. Медленно блёкли чистые, яркие краски, покрываясь лёгкой матовой пеленой. Но, даже потускнев, они не теряли своей девственной потаённой прелести.
К месту я добрался  к вечеру. Филиппыч уже был на своём сторожевом месте, курил у крыльца конторы, по стародавней фронтовой привычке пряча огонек в кулаке.
Филиппыч был удивительным стариком. Он доживал век бобылём, никогда не кичился ветеранством Великой войны, был неназойливо приятен в общении, но всегда мягко гнул свою линию – если таковая была. Родной брат его дослужился до генерала и проживал то ли в первопрестольной, то ли в Подмосковье. Иногда я с наивной простотой допытывался:
- Филиппыч, продавай избушку и к брату! Он, поди, поможет тебе квартирку получить. Как участнику Великой Отечественной. Там врачи, снабжение… Зачем тебе этот медвежий угол?
Он отмалчивался, поглядывая на далёкие склоны горбатого Курчумского хребта или на берёзы, на которые весной частенько присаживались по утрам косачи и без всякой, как мне тогда казалось связи, начинал рассказывать очередную байку из деревенской жизни.
Его-то, как старожила здешних мест, я выбрал в эксперты, ибо научная сила специализировалась на млекопитающих, рыбах и птицах и микологов среди них отродясь не было.
- Показывай, - с лёгкостью согласился Филиппыч.
- Обабок.
- Обабок.
Я удивился.
- Да обабок же!
Я удивился ещё больше. Все грибы, кроме мухоморов, по заключению доморощенного эксперта, оказались обабками. Я, по инерции любознательности и городской дотошности, долго пытал Филиппыча, намереваясь не мытьём, так катаньем нащупать какое-нибудь общепринятое название: сыроежка там, маслёнок, подберёзовик… Филиппыч не сдавался, и в ответ слышалось одно и то же. Категоричное: «Обабок».
- Обабки же! – вскричал вконец осерчавший и  рассердившийся на мою непонятливость эксперт, прутиком откатывая в сторону медовый мухомор.
- Эх, Филиппыч, старый что малый, - решил я немного проучить патриарха. - Заладил, как попугай, одно и то же, - сказал я, глядя на разноцветье грибов, гирляндой разложенных на высоком крыльце.
-Посмотри на  эту разноцветную гирлянду из алтайских лесов! Как можно такие разные грибы одним словом обзывать?! – вскричал я, доведённый до крайней степени каления упрямым дедом. И ткнул указательным пальцем в гирлянду!
Филиппыч улыбнулся легкой, светлой и немного хитроватой улыбкой, так красившей его; от давно выцветших глаз лучиками брызнули мелкие морщинки.
- Обабок – значит, съедобный! – наставительно, словно неразумному дитяти, пояснил мне Филиппыч скрытый смысл диалектизма.
…На память о Филиппыче у меня осталось редкое слово «обабок» и красивая метафора, которую я  и вынес в заголовок.

 Александр Морозов